Форум » Лясоточилка » Рецезия: Книги » Ответить
Рецезия: Книги
Лизавета Долгорукая: Есть любимая книга? Поделитесь! Книги по Бедной Насте обсуждаем в другой теме!
Ответов - 31, стр:
1 2 All
Миша Репнин: То есть можно вообще любую??.. Тогда у меня.. Вениамин Каверин - Два капитана Куприн - Юнкера, Колесо любви Борис Акунин - Азазель Михаил Лермонтов - Герой нашего времени Иван бунин - весь цикл рассказов Темные аллеи Гончаров - Обломов Пока все..
Лизавета Долгорукая: Миша Репнин пишет: То есть можно вообще любую??.. Абсолютно! Спасибо))
Мария Дармштадтская: "Джен Эйр" Шарлотта Бронте. "Унесенные ветром" Маргаретт Митчелл
Александр: Война и Мир - Тостой! Мастер и Маргарита - Булгаков! Герой нашего времени Сто лет одиночества Полковнику никто не пишет Преступление и наказание
Ольга Калиновская: хм...Все книги цикла Приключения Эраста Фандорина Б.Акунина Булгаков Мастер и Маргарита Достоевский Идиот и много много других)))
Ольга Калиновская: А давайте не просто писать какие нравятся книги но ещё и обсуждать чем)))
Александр: Ольга Калиновская пишет: А давайте не просто писать какие нравятся книги но ещё и обсуждать чем))) Начинай!!!
Лизавета Долгорукая: Ольга Калиновская пишет: А давайте не просто писать какие нравятся книги но ещё и обсуждать чем))) Ну дык! Тема называется "Рецензия"! Мне очень понравилась книга "12 Стульев" Ильифа и Петрова. Написана легким для чтения языком, полна приключений, и до ужаса интересная! Мечтаю посмотреть фильм, но пока не везет)
Мария Дармштадтская: Хорошо,Оль. Наташ, извини, не знала....
Александр: Мария Дармштадтская пишет: Наташ, извини, не знала.... Ничего страшного, теперь знаешь. Всегда спрашуй если тебе что-то не понятно!
Ольга Калиновская: а мну Золотой телёнок)))) особенно фильм,с Олегом Меньшиковым))он просто лучший Бендер))
Лизавета Долгорукая: Ольга Калиновская пишет: а мну Золотой телёнок)))) особенно фильм,с Олегом Меньшиковым))он просто лучший Бендер)) а вот это уже лучше в рецензии фильмы! Миронов тоже ничего)))
Ольга Калиновская: эх..как у вас тут всё...это сюда..это туды...
Лизавета Долгорукая: Рекомендую почитать книгу Белимова "Дети индиго. Кто управляет планетой". Мне безмерно понравилось, тем более, что я люблю всякие там штучки, типа "невероятно, но факт"
Петр: Ещё будучи маленьким, я прочитал книгу "Приключения Незнайки". Настроение поднимает гарантированно!!!!
Андрей Долгорукий: "Джен Эйр" Шарлотта Бронте. "Унесенные ветром" Маргаретт Митчелл "Консуэло" и "Графиня Рудольштадт" Жорж Санд - для тех, кому интересно время 18 века и массонство)
Лизавета Долгорукая: Сергей Лукьяненко: Ночной дозор Дневной дозор Сумеречный дозор. в разы интереснее, чем фильм!
Миша Репнин: Лизавета Долгорукая пишет: в разы интереснее, чем фильм! Поддерживаю! И ещё "Последний дозор"!
Лизавета Долгорукая: Миша Репнин пишет: И ещё "Последний дозор"! тока-тока собираюсь его почитать! Манит фраза "Неужели вы думаете, что это действительно последний дозор?"
Александр Романов: Последнее из художественного прочел Дюма "Графиню де Монсоро"...захватывать начинает только с середины где-то...если прочесть, то лучше сразу без перерыва начинать "Сорок пять", это последняя часть трилогии..
Лизавета Долгорукая: Александр Романов пишет: то лучше сразу без перерыва начинать "Сорок пять" Я пробовала ее читать. Прочитала первые 70 страниц, и захлопнула книгу.
Александр Романов: Лизавета Долгорукая пишет: Я пробовала ее читать. Прочитала первые 70 страниц, и захлопнула книгу. лучше по порядку книги читать, а то фиг поймешь, кто есть кто и кто кем был...
Рада Седых: Книг "на все времена" в моей жизни довольно много. А из последнего прочитанного очень запала "Моя мадонна" Агнии Кузнецовой. Сюжет, вроде бы, крайне прост: Строгановский крестьянин влюблён в Наталью Гончарову. Он понимает всю бессмысленность своих чувств и не обольщается вовсе... Женится, получает вольную, занимается врачеванием. Но изюмка в том, что написана книга на основе его дневников. Трудно объяснить. Надо читать. Правда, книга для отпетых пушкинистов. Еще в своё время потрясла "Тринадцатая сказка" Дианы Сеттерфилд . Книга для тех, кто не равнодушен к близнецам, цикличности, нелинейному сюжету, загадкам и старой Англии. Недавно буквально прочла "Поединок" и "На преломе" А.Куприна. "В наше время" Куприн в школьную программу не входил и мы читали кто что найдёт ("Гранатовый браслет", "Леночка" и т.п.) Теперь хожу под впечатлением, а особо запомнившийся фрагмент храню в заметочке: Последний разговор Ромашова и Назанского. "Поединок" А.Куприн – Скажите правду, вы не боитесь, Ромашов? –спросил Назанский тихо. – Дуэли? Нет, не боюсь, – быстро ответил Ромашов. Но тотчас же он примолк и в одну секунду живо представил себе, как он будет стоять совсем близко против Николаева и видеть в его протянутой руке опускающееся черное дуло револьвера. – Нет, нет, – прибавил Ромашов поспешно, – я не буду лгать, что не боюсь. Конечно, страшно. Но я знаю,что я не струшу, не убегу, не попрошу прощенья. Назанский опустил концы пальцев в теплую, вечернюю, чуть‑чуть ропщущую воду и заговорил медленно, слабым голосом, поминутно откашливаясь: – Ах, милый мой, милый Ромашов, зачем вы хотите это делать? Подумайте: если вы знаете твердо, что не струсите, – если совсем твердо знаете, – то ведь во сколько раз тогда будет смелее взять и отказаться. – Он меня ударил... в лицо! – сказал упрямо Ромашов, и вновь жгучая злоба тяжело колыхнулась в нем. – Ну, так, ну, ударил, – возразил ласково Назанский и грустными, нежными глазами поглядел на Ромашова. – Да разве в этом дело? Все на свете проходит, пройдет и ваша боль и ваша ненависть. И вы сами забудете об этом. Но о человеке, которого вы убили, вы никогда не забудете. Он будет с вами в постели, за столом, в одиночестве и в толпе. Пустозвоны, фильтрованные дураки, медные лбы, разноцветные попугаи уверяют, что убийство на дуэли – не убийство. Какая чепуха! Но они же сентиментально верят,что разбойникам снятся мозги и кровь их жертв. Нет, убийство – всегда убийство.И важна здесь не боль, не смерть, не насилие, не брезгливое отвращение к крови и трупу, – нет, ужаснее всего то, что вы отнимаете у человека его радость жизни. Великую радость жизни! – повторил вдруг Назанский громко, со слезами в голосе. – Ведь никто – ни вы, ни я, ах, да просто‑напросто никто в мире не верит ни в какую загробную жизнь. Оттого все страшатся смерти, но малодушные дураки обманывают себя перспективами лучезарных садов и сладкого пения кастратов, а сильные – молча перешагивают грань необходимости. Мы – несильные. Когда мы думаем, что будет после нашей смерти, то представляем себе пустой холодный и темный погреб. Нет, голубчик, все это враки: погреб был бы счастливым обманом, радостным утешением. Но представьте себе весь ужас мысли,что совсем, совсем ничего не будет, ни темноты, ни пустоты, ни холоду... даже мысли об этом не будет, даже страха не останется! Хотя бы страх! Подумайте! Ромашов бросил весла вдоль бортов. Лодка едва подвигалась поводе, и это было заметно лишь по тому, как тихо плыли в обратную сторону зеленые берега. – Да, ничего не будет, – повторил Ромашов задумчиво. – А посмотрите, нет, посмотрите только, как прекрасна,как обольстительна жизнь! – воскликнул Назанский, широко простирая вокруг себя руки. – О радость, о божественная красота жизни! Смотрите: голубое небо, вечернее солнце, тихая вода – ведь дрожишь от восторга, когда на них смотришь, – вон там, далеко, ветряные мельницы машут крыльями, зеленая кроткая травка, вода у берега – розовая, розовая от заката. Ах, как все чудесно, как все нежно и счастливо! Назанский вдруг закрыл глаза руками и расплакался, но тотчас же он овладел собой и заговорил, не стыдясь своих слез, глядя на Ромашова мокрыми сияющими глазами: – Нет, если я попаду под поезд, и мне перережут живот,и мои внутренности смешаются с песком и намотаются на колеса, и если в этот последний миг меня спросят: «Ну что, и теперь жизнь прекрасна?» – я скажу с благодарным восторгом: «Ах, как она прекрасна!» Сколько радости дает нам одно только зрение! А если еще музыка, запах цветов, сладкая женская любовь! И есть безмернейшее наслаждение – золотое солнце жизни, человеческая мысль! Родной мой Юрочка!.. Простите, что я вас так назвал. – Назанский, точно извиняясь,протянул к нему издали дрожащую руку. – Положим, вас посадили в тюрьму навеки вечные, и всю жизнь вы будете видеть из щелки только два старых изъеденных кирпича... нет, даже, положим, что в вашей тюрьме нет ни одной искорки света,ни единого звука – ничего! И все‑таки разве это можно сравнить с чудовищным ужасом смерти? У вас остается мысль, воображение, память, творчество – ведь и с этим можно жить. И у вас даже могут быть минуты восторга от радости жизни. – Да, жизнь прекрасна, – сказал Ромашов. – Прекрасна! – пылко повторил Назанский. – И вот два человека из‑за того, что один ударил другого, или поцеловал его жену,или просто, проходя мимо него и крутя усы, невежливо посмотрел на него, –эти два человека стреляют друг в друга, убивают друг друга. Ах, нет, их раны,их страдания, их смерть – все это к черту! Да разве он себя убивает – жалкий движущийся комочек, который называется человеком? Он убивает солнце, жаркое, милое солнце, светлое небо, природу, – всю многообразную красоту жизни, убивает величайшее наслаждение и гордость – человеческую мысль! Он убивает то, что уж никогда, никогда, никогда не возвратится. Ах, дураки, дураки! Назанский печально, с долгим вздохом покачал головой и опустил ее вниз. Лодка вошла в камыши. Ромашов опять взялся за весла. Высокие зеленые жесткие стебли, шурша о борта, важно и медленно кланялись. Тут было и темнее и прохладнее, чем на открытой воде. – Что же мне делать? – спросил Ромашов мрачно и грубовато. – Уходить в запас? Куда я денусь? Назанский улыбнулся кротко и нежно. – Подождите, Ромашов. Поглядите мне в глаза. Вот так.Нет, вы не отворачивайтесь, смотрите прямо и отвечайте по чистой совести. Разве вы верите в то, что вы служите интересному, хорошему, полезному делу? Я вас знаю хорошо, лучше, чем всех других, и я чувствую вашу душу. Ведь вы совсем не верите в это. – Нет, – ответил Ромашов твердо. – Но куда я пойду? – Постойте, не торопитесь. Поглядите‑ка вы на наших офицеров. О, я не говорю про гвардейцев, которые танцуют на балах, говорят по‑французскии живут на содержании своих родителей и законных жен. Нет, подумайте вы о нас,несчастных армеутах, об армейской пехоте, об этом главном ядре славного и храброго русского войска. Ведь все это заваль, рвань, отбросы. В лучшем случае– сыновья искалеченных капитанов. В большинстве же – убоявшиеся премудрости гимназисты, реалисты, даже не окончившие семинаристы. Я вам приведу в пример наш полк. Кто у нас служит хорошо и долго? Бедняки, обремененные семьями, нищие,готовые на всякую уступку, на всякую жестокость, даже на убийство, на воровство солдатских копеек, и все это из‑за своего горшка щей. Ему приказывают: стреляй,и он стреляет, – кого? за что? Может быть, понапрасну? Ему все равно, он не рассуждает. Он знает, что дома пищат его замурзанные, рахитические дети, и он бессмысленно, как дятел, выпуча глаза, долбит одно слово: «Присяга!» Все,что есть талантливого, способного, – спивается. У нас семьдесят пять процентов офицерского состава больны сифилисом. Один счастливец, – и это раз в пять лет – поступает в академию, его провожают с ненавистью. Более прилизанные и с протекцией неизменно уходят в жандармы или мечтают о месте полицейского пристава в большом городе. Дворяне и те, кто хотя с маленьким состоянием, идут в земские начальники. Положим, остаются люди чуткие, с сердцем, но что они делают? Для них служба – это сплошное отвращение, обуза,ненавидимое ярмо. Всякий старается выдумать себе какой‑нибудь побочный интерес, который его поглощает без остатка. Один занимается коллекционерством, многие ждут не дождутся вечера, когда можно сесть дома, у лампы, взять иголку и вышивать по канве крестиками какой‑нибудь паршивенький ненужный коверчик или выпиливать лобзиком ажурную рамку для собственного портрета. На службе они мечтают об этом, как о тайной сладостной радости. Карты, хвастливый спорт в обладании женщинами – об этом я уж не говорю. Всего гнуснее служебное честолюбие, мелкое, жестокое честолюбие.Это – Осадчий и компания, выбивающие зубы и глаза своим солдатам. Знаете ли, при мне Арчаковский так бил своего денщика,что я насилу отнял его. Потом кровь оказалась не только на стенах, но и на потолке. А чем это кончилось, хотите ли знать? Тем, что денщик побежал жаловаться ротному командиру, а ротный командир послал его с запиской к фельдфебелю, а фельдфебель еще полчаса бил его по синему, опухшему, кровавому лицу. Этот солдат дважды заявлял жалобу на инспекторском смотру, но без всякого результата. Назанский замолчал и стал нервно тереть себе виски ладонями. – Постойте... Ах, как мысли бегают... – сказал он с беспокойством. – Как это скверно, когда не ты ведешь мысль, а она тебя ведет... Да, вспомнил! Теперь дальше. Поглядите вы на остальных офицеров. Ну,вот вам, для примера, штабс‑капитан Плавский. Питается черт знает чем – сам себе готовит какую‑то дрянь на керосинке, носит почти лохмотья, но из своего сорокавосьмирублевого жалованья каждый месяц откладывает двадцать пять. Ого‑го!У него уже лежит в банке около двух тысяч, и он тайно отдает их в рост товарищам под зверские проценты. Вы думаете, здесь врожденная скупость? Нет,нет, это только средство уйти куда‑нибудь, спрятаться от тяжелой и непонятной бессмыслицы военной службы... Капитан Стельковский – умница, сильный, смелый человек. А что составляет суть его жизни? Он совращает неопытных крестьянских девчонок. Наконец, возьмите вы подполковника Брема. Милый, славный чудак,добрейшая душа – одна прелесть, – и вот он весь ушел в заботы о своем зверинце. Что ему служба, парады, знамя, выговоры, честь? Мелкие, ненужные подробности в жизни. – Брем – чудный, я его люблю, – вставил Ромашов. – Так‑то так, конечно, милый, – вяло согласился Назанский. – А знаете ли, – заговорил он вдруг, нахмурившись, –знаете, какую штуку однажды я видел на маневрах? После ночного перехода шли мы в атаку. Сбились мы все тогда с ног, устали, разнервничались все: и офицеры и солдаты. Брем велит горнисту играть повестку к атаке, а тот, Бог его знает почему, трубит вызов резерва. И один раз, и другой, и третий. И вдруг этот самый – милый, добрый, чудный Брем подскакивает на коне к горнисту, который держит рожок у рта, и изо всех сил трах кулаком по рожку! Да. И я сам видел,как горнист вместе с кровью выплюнул на землю раскрошенные зубы. – Ах, Боже мой! – с отвращением простонал Ромашов. – Вот так и все они, даже самые лучшие, самые нежные из них, прекрасные отцы и внимательные мужья, – все они на службе делаются низменными, трусливыми, злыми, глупыми зверюшками. Вы спросите: почему? Да именно потому, что никто из них в службу не верит и разумной цели этой службы не видит. Вы знаете ведь, как дети любят играть в войну? Было время кипучего детства и в истории, время буйных и веселых молодых поколений. Тогда люди ходили вольными шайками, и война была общей хмельной радостью, кровавой и доблестной утехой. В начальники выбирался самый храбрый, самый сильный и хитрый, и его власть, до тех пор пока его не убивали подчиненные, принималась всеми истинно как божеская. Но вот человечество выросло и с каждым годом становится все более мудрым, и вместо детских шумных игр его мысли с каждым днем становятся серьезнее и глубже. Бесстрашные авантюристы сделались шулерами.Солдат не идет уже на военную службу, как на веселое и хищное ремесло, Нет, его влекут на аркане за шею, а он упирается, проклинает и плачет. И начальники из грозных, обаятельных, беспощадных и обожаемых атаманов обратились в чиновников,трусливо живущих на свое нищенское жалованье. Их доблесть – подмоченная доблесть. И воинская дисциплина – дисциплина за страх – соприкасается с обоюдною ненавистью. Красивые фазаны облиняли. Только один подобный пример я знаю в истории человечества. Это монашество. Начало его было смиренно, красиво и трогательно. Может быть – почем знать – оно было вызвано мировой необходимостью? Но прошли столетия, и что же мы видим? Сотни тысяч бездельников, развращенных, здоровенных лоботрясов, ненавидимых даже теми, кто в них имеет время от времени духовную потребность. И все это покрыто внешней формой, шарлатанскими знаками касты, смешными выветрившимися обрядами. Нет, я не напрасно заговорил о монахах, и я рад, что мое сравнение логично. Подумайте только, как много общего. Там – ряса и кадило, здесь – мундир и гремящее оружие; там – смирение, лицемерные вздохи, слащавая речь, здесь – наигранное мужество, гордая честь, которая все время вращает глазами: «А вдруг меня кто‑нибудь обидит?» – выпяченные груди, вывороченные локти, поднятые плечи. Но и те и другие живут паразитами и знают, ведь знают это глубоко в душе, но боятся познать это разумом и, главное, животом. И они подобны жирным вшам, которые тем сильнее отъедаются на чужом теле, чем оно больше разлагается. А из весёленького, учитывая специфику нашего высокого собрания, решусь упомянуть "Тайный сыск царя Гороха" А.Белянина. Особенно рекомендую уголовной специализации. Как говорится, "чисто поржать".
Лизавета Долгорукая: Рада Седых пишет: Последний разговор Ромашова и Назанского. Так и не удалось мне "Поединок" дочитать... не смогла... Поклонникам "Дозоров" рекомендовано! "Лик черной Пальмиры"! Владимира Васильева. Внимание! Данный текст написан и опубликован с ведома и разрешения Сергея Лукьяненко, автора мира Дозоров. Тьма считает неуместными комментарии к данному тексту. Дневной Дозор. Свет считает неуместными комментарии к данному тексту. Ночной Дозор. Инквизиция как всегда молчит. Без подписи. Пролог С утра опять шумели под окном, мешали спать. Арик долго пребывал в пограничном состоянии между сном и явью; дремота то одолевала его и тогда сознание проваливалось в полную грез неизведанную бесконечность, то отступала, вспугнутая чьими-то не по-утренни бодрыми окриками. После часа маеты Арик все-таки сдался. Отбросил одеяло, под которым прятался от шума, встал и кое-как добрел до окна, однако с этого ракурса было не рассмотреть что творится перед домом. Тогда он собрался с силами и направился в соседнюю комнату, что при размерах квартиры было практически подвигом, где вышел на балкон. На улице Гоголя снова снимали кино. В Одессе постоянно снимают кино. И все время почему-то на Гоголя. Арик припомнил, как лет пятнадцать назад вот так же лениво наблюдал с балкона Ежи Штура в окружении киношных "армян", проходящего мимо скульптуры на углу дома напротив - кстати, когда-то Арик жил в нем. В доме напротив. Тогда Махульский снимал "Дежа Вю". Что снимали сейчас - бесполезно было гадать, но Ежи Штура Арик нигде видел. Арик постоял еще немного, поглядел, прищурившись, на море, вздохнул и побрел в сторону ванной. На улице было так хорошо, что умывшись-проснувшись-позавтракав, он решил прогуляться. Спустя час Арик вышел из-под арки, с легким отвращением покосился на бестолково суетящихся киношников, обогнул съемочную площадку, огороженную полосатой ленточкой, и направился к Тещиному мосту. У кафешки он задержался, купил бутылочку пива и не спеша выцедил ее тут же, за столиком. Лето и солнце делали свое дело - настроение неуклонно улучшалось даже у Арика с его меланхоличной и созерцательной натурой. По мосту он шел нарочито медленно, довольно жмурясь и искоса поглядывая вниз. Как всегда в Одессе было полно туристов, поэтому Арику дважды вручали фотоаппараты и просили запечатлеть. На фоне. Арик без возражений запечатлевал - жалко, что ли? Еще издали он заметил, что любимое место на ступенечках колоннады Воронцовского дворца занято. Сначала Арик огорчился, но чем ближе подходил, тем меньше оставалось от возникшего огорчения. Во-первых на его место посягнула девушка. А во-вторых - одинокая девушка. Во всяком случае без спутника. Симпатичная, длинноволосая и грустная. Явно не местная, что легко угадывалось по нетронутой солнцем коже. А еще она была Иной. Причем без регистрации. Впрочем, присмотревшись Арик нашел объяснение отсутствию регистрационной печати: Иная была дикая. И, похоже, в сумрак ходить училась сама, поскольку аура только-только начала окрашиваться ко Тьме. После грамотной инициации не остается так много нейтральных тонов. "Так-так! - подумал Арик с невольным подъемом. - Дикарка, значит. Ничего так выглядит... В моем вкусе." Он не любил прятаться и таиться. Вошел в сумрак за несколько шагов до ступенек, приблизился и сел рядом. - Здравствуй. Девушка удивленно взглянула на него. Должно быть, нечасто ей встречались Иные. Если вообще встречались. Хотя, встречались, разумеется. Иначе откуда шаг в сторону Тьмы? Дикари-одиночки почти всегда остаются нейтралами потому что ничего еще не знают о вечном противостоянии двух группировок Иных. - Здравствуй... Девушка непроизвольно отодвинулась, внимательно глядя на Арика. - Ты приезжая? - Да... из России. Арик понимающе кивнул. Становилось жарче - день разгорался во всю летнюю мощь. - И как тебе Одесса? Арик слегка приоткрылся, обнажая вполне мирные намерения и демонстрируя хорошее настроение; уже через несколько секунд девушка впервые расслабила лицо в полуулыбке. - Нравится! Правда, люди здесь какие-то... другие. - Да уж, - вздохнул Арик. - Какие - другие, а какие - так и вовсе... Иные... Не поняла. Просто улыбнулась. Точно, дикарка. Странно, что ребята ее не засекли... Впрочем, возможно она недавно приехала. А ребята, поди, с утра на пляже пиво сосут после вчерашнего. Кто ж тебя инициировал-то, детка? И почему тайно? - Извини, я, кажется, заняла твое место? Ты тут обычно сидишь? Арик подумал, что в последний раз задерживался на ступенях колоннады недели три назад, когда показывал Шведу новый пистолет. Но вслух об этом распространяться, разумеется, не стоило. - Иногда сижу. Смотрю на море... и вообще. Меня зовут Арик. Я живу во-он там, через мост и сразу налево. - Здорово! Я - Тамара. - Хочешь, я покажу тебе Одессу? - Конечно, хочу! От настороженности девушки не осталось и следа, хотя Арик не прилагал к этому никаких специальных усилий. Тамара как Иная тянула уровень примерно на третий, поэтому Арик смог бы как угодно ее заморочить. Но ничего из магического арсенала применять не хотелось, да и не было в том нужды. Арик встал, помог Тамаре спуститься по лестнице и повел ее на бульвар. Куда же еще? Глава первая Глава киевского Дневного Дозора Александр Шереметьев удивительным образом сочетал привязанность к роскоши с равнодушием к неудобствам. Мало кому известно, что он долгие годы обитал в небольшой двухкомнатной квартирке рядом с площадью Победы. Квартирке, где под посеревшим от времени потолком висели гроздья пыльной паутины, где пройти из комнаты в комнату удалось бы лишь по узким тропинкам - остальное пространство было завалено книгами и вещами, большую часть из которых любой здравомыслящий человек имел полное право назвать рухлядью. Но хозяин плевал на мнение гипотетических посетителей. Хотя бы потому, что он не любил перемен. Хотя бы потому, что большинство лиц на старых портретах, развешанных по всем стенам, были ему прекрасно знакомы по прошлому. Хотя бы потому, что рухлядью, когда она была еще не рухлядью, в своё время пользовались его предки и родственники. Большею частью уже умершие. Да и посещали Шереметьева считанные люди. В основном - Иные. А сам он дома даже не жил - просто любил бывать. Иногда ночевал. Иногда варил себе кофе или заваривал чай. Очень редко готовил. Если главе киевских Темных хотелось обычной пищи, он направлялся в какой-нибудь ресторан, причем с равной вероятностью мог выбрать шикарный "Конкорд" на площади Льва Толстого или достаточно скромную "Викторию" напротив универмага "Украина". "Викторию" Шереметьев выбирал чаще. Потому что располагалась она в пяти минутах ленивой - без всяких глупых порталов - ходьбы от дома. Через площадь Победы и через двор с новостройками. Нет, конечно, когда того требовал имидж - присутствовали и размах, и стиль, и то, что Шереметьев привык называть "понтом". Но бывать в местах, где обычно ошиваются новые хозяева жизни, все равно не любил. Зато в той же "Виктории" вермут ему подавали в старинном бокале венецианского стекла - всегда в одном и том же. Пиво - в германской кружке с крышкой (если светлое) или ноттингемском эльгварде (если темное). Кофе - в глиняной турецкой чвыре, расписанной еще во времена султанов, и непременно при потемневшей от времени серебряной ложечке с полустертой надписью на неведомом языке. Обеденный сервиз для трапез отличался от вечернего-ночного. Первый состоял из восемнадцати предметов, второй - из пятнадцати. В "Викторию" же доставляли любимые сигары Шереметьева, да и вообще половину поставок организовал именно он, единожды потолковав с директрисой. Естественно, что постепенно "Виктория" превратилась в неофициальный клуб киевских Темных. Дозорные чаще бывали здесь, чем в офисе, расположенном на Банковой десять, в знаменитом доме с химерами. Там вынужденно скучали лишь дежурные да молодняк, еще не пресытившийся дозорной романтикой. Так сложилось, что Темные Иные в Киеве уже много лет жили тихо и спокойно. Даже со Светлыми как-то умудрялись по-мирному ладить. Не без мелких рутинных пикировок и объяснений, разумеется, но на то и Дозоры, чтобы заниматься рутиной. Не многие дозорные, даже из достаточно бывалых и опытных, могли похвастаться тем, что воочию когда-то лицезрели настоящего инквизитора. Древний город умел примирять даже заклятых врагов. Недаром в среде Иных на Украине пятилистник каштана, символ Киева, одновременно стал символом окончания военных действий и призывом к переговорам - стоило только послать пятилистник противной стороне. Лето подмяло Киев мягко и незаметно - вроде бы еще недавно с Днепра тянуло зябкой прохладой, вроде только-только успели обрасти листвой деревья, как вдруг разом воцарилась сущая жара - даже столбик старинного ртутного градусника Реомюра, разумеется принесенного в "Викторию" Шереметьевым, лишь чуть-чуть не достигал тридцатки. Именно в такой день глава Дневного Дозора Киева Александр Шереметьев (для большинства окружающих - просто Лайк) вынул из специального кармашка жилетки древние часы-луковицу, встряхнул, отворяя крышку, вскользь поглядел на филигрань стрелок над циферблатом, пустил в потолок затейливую струю дыма и негромко позвал: - Ефим! От крайнего в ряду игрового автомата-флиппера тотчас оторвался худощавый молодой человек, обросший густой черной бородой. Добавь хасидскую шляпу и пейсы - получился бы стопроцентный еврей из ближайшей миссии. Впрочем, Ефим когда-то и впрямь считал себя евреем. Пока его не нашли и не инициировали Темные. Но хасидской шляпы и пейсов не носил ни раньше, ни теперь. - Да, шеф? - вопросительно протянул он, обернувшись, но не слезая с высокого стула. - Лимузин, - коротко велел Шереметьев. Ефим двинул бровями: обыкновенно шеф предпочитал ездить на "Субару". Но... пути высших магов причудливы и, разумеется, неисповедимы. Поэтому Ефим просто снял с пояса мобильник, связался с шофером и передал распоряжение. Угольный "Роллс-ройс" подкатил к "Виктории" спустя семь минут. Лайк докурил, встал, чмокнул на ходу официантку и направился к выходу. В зале на миг стало тише. - Ты куда? - с восхитительной непосредственностью спросила совсем еще юная ведьма Анжелка, любимица шефа. Впрочем, у шефа все особы женского пола моложе сорока ходили в любимицах. Кого-нибудь из парней за подобный вопрос Шереметьев мог и взгреть. Темные постарше глупых вопросов, само собой, задавать бы не стали. Но к юным ведьмочкам - как не относиться снисходительно? Да и никакой тайны в намерениях Шереметьева, собственно, не имелось. - В Борисполь, - по обыкновению скупо пояснил он. О времени возвращения шеф Темных распространяться не стал. Зачем? В лимузине Лайк первым делом потянулся к бару. Шофер тронул без лишних расспросов - слова шефа он уловил и отсюда, из кондиционированного нутра дорогой и пока еще не слишком привычной для киевлян машины. Длиннющей, как дирижабль, и красивой, как молодая касатка. Уже перед самым Борисполем шофер уточнил: - В аэропорт, Александр Георгич? - Да, к московскому. Лайк всегда бывал краток до талантливости. Привычно заморочив охрану перед служебным въездом и попутно выяснив где произойдет высадка с московского рейса, водитель, пожилой и очень поздно инициированный дядечка по имени Платон Смерека, покатил к нужному месту. При этом он старательно соблюдал правила езды по летному полю. Пузатый "Боинг" уже грузно заруливал на посадку. Лайк искоса наблюдал за полосой, не выпуская из руки бокала с вермутом. "Боинг" сел и теперь неторопливо полз к месту стоянки, где суетились рабочие с шлангами и прочей аэродромной механикой. Наконец подали трап и люк отворился, выпуская первых пассажиров. Только сейчас Лайк толкнул дверь и вышел из лимузина. Посторонние ни шефа Дневного Дозора, ни "Роллс-Ройса", ни шофера не замечали. Легкое, почти незаметное заклинание - и вместо машины и Иных обыкновенные люди видят пустоту. Серые плиты летного поля да дрожащий над ними горячий воздух. Тот, кого встречал Лайк, вышел на трап одним из первых. Чуть выше среднего роста, худой, до впалости щек, в темном костюме, серой рубашке и черных туфлях с квадратными носами, начищенных так, что в них отражался белоснежный бок самолета. При нем не было ни сумки, ни барсетки - ничего. Пустые руки. Да и багажа у него не имелось, как впоследствии выяснилось. Совсем. Худой человек в темном костюме неторопливо спустился по трапу и сразу же отделился от других пассажиров, муравьиной цепочкой тянущихся от самолета к модерновому аэродромному автобусу, какие с некоторых пор появились в Бориспольском аэропорту. На него никто не обратил внимания, хотя он прошел перед самым носом стюардессы и едва не столкнулся с рабочим у переднего шасси. Шеф киевского Дневного Дозора молча ожидал у лимузина с приоткрытой дверцей. Гость тоже был шефом Дневного Дозора. Только московского. Они медленно сошлись и замерли в двух шагах друг перед другом. Не то чтобы чопорно или церемонно - но с таким видом, будто между ними текла Эльба. - Здравствуй, Завулон, - сказал Лайк сухо. - Здравствуй, Тавискарон, - в тон ему отозвался гость. В голосе гостя тоже не чувствовалось открытой радости или приветливости, свойственной давно не встречавшимся людям. Скорее можно было предположить, что расстались они вчера, причем заранее зная о сегодняшней встрече. Киевлянин болезненно поморщился: - Давай без... церемоний, - предложил он. - Давай, - охотно согласился москвич. - Здравствуй, Лайк. - Здравствуй, Артур. Обниматься будем? - Зачем? - Мы же Темные. - Да, мы Темные, Лайк. Хорошо, давай обнимемся. В конце концов, я действительно давно тебя не видел и даже рад встрече. - Я тоже рад, Артур. И мы действительно давно не виделись. Они шагнули навстречу друг другу и обнялись - без пошлых поцелуев и похлопываний по спине. Просто и коротко. Потом пожали руки. Тоже коротко, по-деловому. - Поехали? - спросил Лайк. - Подожди, секундочку, - попросил москвич. А затем повернулся на запад, туда, где за невидимым горизонтом лежал Киев. Древний и всегда молодой Киев. - Здравствуй, Город, - серьезно сказал Артур-Завулон и поклонился. На поросшем деревьями склоне Владимирской горы враз смолкли птицы. Ненадолго, всего на четверть минуты. Но никто из киевлян этого все равно не заметил. * * * - Куда ты меня везешь на этот раз? - поинтересовался Артур-Завулон когда лимузин миновал мост Патона и свернул на набережную. Голос у гостя звучал небрежно и с еле уловимой ноткой раздражения. - В "Ле Гранд Кафе", - невозмутимо ответил Лайк. - Ты там еще не бывал. - Это где? На Крещатике? Что-то до смерти престижное? - Не на Крещатике, но рядом. А что? Хочется тишины? - Хочется воспоминаний, - вздохнул Артур с непонятной тоской в голосе. - Слушай, ну их эти "Ле гранды". Поехали лучше на Андреевский, а? В корчму "Пiд липою". - На Андреевский? - удивился Лайк. - Можно, конечно... Только там сейчас не корчма, а респектабельный ресторан с хрусталем и прочим. "Свiтлиця" зовется. А что, воспоминания? Гость снова вздохнул: - Воспоминания, коллега. Причем, больше с корчмой, чем с Андреевским спуском. Ну, с замком Ричарда еще. - Странное место для Темного. В смысле воспоминаний и прочей ностальгии. - Ха! Можно подумать, Малый Власьевский в Москве не странное место для Темного! - А странное? - насторожился Лайк. На Малом Власьевском он обыкновенно останавливался в Москве. У знакомой ведьмочки. Артур вздохнул и в третий раз: - Да не то, чтобы очень... Но как-то наши все резко разлюбили Арбат. И окрестности. - А почему? - Да мерзко там стало. Как в Питере, прямо. - На Арбате? Как в Питере? Артур, не пугай меня. Москва не может настолько испортиться. - Вся Москва и не испортилась, - буркнул Артур, неожиданно мрачнея. - Только Арбат. А что до Питера... - Давай о деле попозже, - прервал его Лайк. - Я настаиваю. На правах хозяина. - Уговорил. - Знаешь, чуть ниже, на Подоле есть маленькая кафешка, очень похожая на "Пiд липою" тех времен. Тебе понравится. Лимузин тем временем поднялся на Владимирскую и мигом домчал почти до самой Андреевской церкви. Булыжная мостовая спускалась к Подолу. Между старыми камнями виднелись высохшие промоины, пути неистовых весенних ручьев. - Стоп! Дальше пешком. Традиции, надо чтить... Артур неожиданно закряхтел - совсем по-стариковски - и неловко шевельнулся в кресле. "Спина у него, что ли, болит?" - подумал Лайк с некоторым недоумением. Для мага такого уровня поправить здоровье - вообще не вопрос. Дело нескольких минут. Но внезапно Лайк понял. Это не спина. Это память. Она подчас вытворяет очень странные вещи. Особенно с Иными - ведь у них память куда дольше, нежели у обычных людей. Лайк не стал ничего говорить гостю - просто принял из его рук стакан, водворил в бар и открыл дверцу лимузина. Артур толкнул дверцу с другой стороны. Немногочисленные туристы вряд ли впечатлились видом лимузина. А вот достаточно неприметный вид пассажиров мог бы кого-нибудь удивить. Но не удивил. Темные не любят привлекать к себе внимание без веских на то причин. Светлые - да, любят. Этих Силой не корми, дай окутаться сиянием, ореолом, покрасоваться в белых одеждах. Мол, знайте, черви-человечишки, кто вас от бед бережет. Самое смешное - человечишки верят. Лайк всегда находил это смешным и нелепым. Поэтому все то же простенькое заклинание, отводящие чужие любопытные взгляды, прикрыло двоих Темных магов. До самой места, где некогда располагалась корчма, а теперь "Свiтлиця" их никто их не увидел. Ну а потом оба сделали вид, будто из этой самой "Свiтлицi" вышли. Место на Подоле, куда Лайк привел гостя, было обычной кафешкой, без намека на фешенебельность. Даже официанток не имелось - приходилось самому тащиться к стойке, заказывать, а потом забирать поднос со снедью. Лайк в любое время предпочел бы что-нибудь классом не ниже "Виктории", но желание гостя - закон. Тем более, такого гостя. Московские Дозоры всегда котировались повыше киевских; да и Артур-Завулон был старше и искуснее. Не в силу более продвинутых способностей - просто в силу возраста. Сравнивать магов вне категорий вообще сложно. Да и не приходила Артуру и Лайку в головы идея померяться мощью. Никогда. За очевидной бесплодностью. Какое-то время прошло в обоюдном молчании - сразу переходить к делам никому не хотелось, а тратиться на вежливо-бестолковый разговор о погоде или еще каких пустяках таким личностям не пристало. Вместо этого оба отдали должное горилке с перцем, фирменным шкваркам и котлетам по-киевски. Снедь в кафешке готовили простенькую, без претензий, для среднего обывателя. По цене и качеству. Впрочем, и королям очень часто хочется простоты. Наконец Артур довольно откинулся на спинку стула и оторвал смягчившийся взгляд от посуды. На лице его отразился некий отдаленный намек на блаженство - скорее духовное, чем мирское. - Как тут у вас? - спросил он хозяина. - Да тихо, вроде. Хоть в отпуск едь. И поеду, шоб я был здоров! Только ближе к лету, когда потеплеет по-настоящему. В Крым. В горы. - А то ты не знаешь, что сей год по-настоящему потеплеет только в июле! - Так я и говорю, - ухмыльнулся Лайк, - ближе к лету. - А, ну да, - кивнул Артур. - Ты ведь всегда был теплолюбивым. Помолчав секунд десять Артур пожаловался: - А у нас последнее время туго приходилось. Светлые такую волшебницу заполучили, у-у-у-у... Еле убрали ее лет на полста. - Н-да, - Лайк сочувственно цокнул языком. - Полста лет промелькнут - и не заметишь. Это когда Зеркало пришло? - В частности. Там очень сложная история завернулась, явление Зеркала - лишь часть ее. Кстати, что это за субстрат, а? Виталий Рогоза из Николаева. Ты его знал? - Нет, - помотал головой Лайк и потянулся к бутылке. - Еще по одной? - Давай, - не стал возражать Артур. Разговор медленно, но верно стал приближаться к цели визита московского гостя. Артур-Завулон не сообщал в Киев о приезде. Просто явившись утром к офису на Тверской молча сел в BMW Шагрона. А тот так же молча отвез его во Внуковский аэропорт. А Лайк легко распознал пылающую вероятностную нить и поехал встречать в Борисполь. - Наверное, Швед этого Рогозу знает, - предположил Лайк, закусив. - Можно расспросить. - Швед - это кто? - Николаевский. Свой Иной. Я мало кому могу доверить спину... Ему - могу. Артур пристально взглянул на собеседника. - В Николаеве сильный Дозор? - Сравнительно. Считай, третий на Украине. Сильнее даже чем в Харькове. - А второй где? - В Одессе. - А! Там этот... как его... Тор... Тур... - Турлянский, - с готовностью подсказал Лайк. - Точно! Продукт гибридного скрещивания турок и полян. Лайк усмехнулся - он не предполагал, что шеф Дневного Дозора Москвы в курсе их сугубо украинских хохмочек. - А в Николаеве кто руководит? Этот твой Швед? - Нет, - отрицательно качнул головой Лайк. - В сущности, там никто не руководит. Турлянский командует всем Причерноморьем. - А почему? Никого достойного нет? - Почему нет? Есть. Тот же Швед - очень пристойный маг. Молодой только. И Темный на загляденье - просто ленится. На подхвате работать - это пожалуйста. А в руководители выбиваться не желает. Ленится. - Сколько их там, в Николаеве? Официальных. - Человек двадцать. Я не считал. В основном мелочь - оборотни, вампиры, ведьмочки. Ведьмочки симпатичные, я проверял. А из магов только Швед да Иса. Кстати, в Одессе народу ненамного больше, но там есть Турлянский. - А что так? Массово полиняли в Израиль? - Представь себе! Я еще могу понять, когда человек валит из совка в Израиль. Но Иному-то это зачем? Вот скажи, зачем было валить Левке? Так нет ведь, свалил... - В Одессе все по-особенному, - мечтательно протянул Артур. - Слетать, что ли, и туда? - Слетай, - Лайк пожал плечами. Артур откинулся вольготнее, сунул руки в карманы и принялся тихонько раскачиваться на двух ножках стула. - А скажи-ка, Лаки, - изрек он, не выныривая из некоторой задумчивости, - ты смог бы сколотить хорошую команду из своих? Числом эдак около шести? - Своих - в смысле киевских или в смысле украинских? - Все равно. - Без труда. Я - раз. Турлянский, Швед, Симонов. Ефим. Димка Рублев. Уже шестеро. - Можно еще одного-двух. Для комплекта. - В общем, могу. - Отлично. Давай-ка еще по одной и я изложу тебе суть дела. Лайк незамедлительно наполнил рюмки и наколол на вилку уже подостывшую шкварку. - Эх! Вещь эта ваша с перцем! - в сердцах признался гость. - I не кажiть, куме, - согласно отозвался киевлянин по-украински. Артур снова откинулся на стуле и сунул руки в карманы. Лайк терпеливо ждал. Он уже почувствовал, что его и собранную команду ждет дорога, дорога куда-то на север. В Россию. Причем, не в Москву - дальше. - Ты в курсе э-э-э... природы Ингерманландских болот? Лайк на секунду задумался. - Ну... более-менее. Злое это место. Чухонские капища, жертвенное дерево на Койви-саари... Только идиот мог построить там город для людей. - Не обобщай, Лаки, - поморщился Артур. - Петр отнюдь не был идиотом. Он просто был всего лишь человеком. И действовал по своему человеческому разумению, пусть и довольно скудному на наш взгляд. А про шестьдесят пятый год ты знаешь? - В смысле? В шестьдесят пятом я в Германии сидел. Как и ты, впрочем. - Я после совета уехал, - сообщил Артур. - А я остался. На полтора года, - глаза Лайка вдруг заволоклись воспоминаниями. - Хорошее было время... Артур скептически хмыкнул: - Значит, не знаешь. Тогда слушай. В шестьдесят пятом на болотах произошли два мощнейших вероятностных выброса. Первый, по светлой фазе, в мае, второй - по темной, более сильный - в ноябре. Сумрак чуть ли не наизнанку вывернуло. Людей много погибло... и Иных. Двенадцатого ноября Дневной Дозор Ленинграда официально объявил о приостановке деятельности, работники его в этот же день покинули город. Четырнадцатого ноября о том же объявил и Ночной Дозор. К двадцать третьему ноября в Ленинграде и области не осталось ни единого Иного - все предпочли убраться из этих гиблых мест до лучших времен. Я поглядел закрытую статистику - представляешь, бежали даже неинициированные, все до единого! Под любым предлогом вплоть до добровольной явки в военкомат после семи годков успешного закоса. - И что? - спросил Лайк с некоторым скепсисом в интонации. - Ничего. С шестьдесят пятого года по шестьдесят восьмой Питер оставался единственным крупным городом в мире, в котором не проживал ни один Иной. - Ну, это-то понятно, - Лайк тихонько фыркнул. - Жить в этом ужасе? Я еще понимаю людей, этим просто деваться некуда. Помимо военкомата. Но Иные? Им-то подобная радость зачем? - Незачем, - подтвердил Артур. - А проблема наша заключается в следующем. В шестьдесят восьмом, когда возмущения сумрака мало-помалу улеглись, в Ленинград вернулись далеко не все Иные. Из сильных вообще никто не вернулся. Вернулась мелочь - третья ступень и ниже. Зелень и наив. Пусть они слегка подтянулись за тридцать пять лет - не спорю. Но пока в Питере не на кого опереться, ни нам, ни Светлым. Кроме того, как ты сам понимаешь, за те же тридцать пять лет родилось и успело вырасти очередное поколение Иных. Часть из них инициировалась не вполне ясным способом. Каким именно - не знаю. Возможно, кто-нибудь из заезжих Иных инициировал сдуру случайно встреченного сопляка. А тот возьми и обучись технике инициации. А заезжий к несчастью оказался каким-нибудь повернутым сектантом с вековыми традициями и собственной школой. Дозоры с этой новоявленной гвардией справиться не сумели. Подозреваю, что не очень-то и пытались. Короче, в Питере теперь целая организация новых Иных; они слыхом не слыхивали ни о каком Договоре и даже не называют себя Иными. - Как же они себя называют? - Они называют себя "Черные". До недавнего времени они себя практически не проявляли. И вдруг - вспышка активности. А поскольку о Договоре они ни сном, ни духом, творят такое, что даже мне тошно стало, когда прочел сводку. А уж как взвыл Ночной Дозор Москвы во главе с Гесером... Можешь представить. Короче, в России сейчас шухер до небес, Светлые стоят на ушах и грозятся сплошными трибуналами. Требуют разрешений на применение чуть ли евгенических заклинаний - и все из-за этих самых Черных из Питера. - А инквизиция что? - резонно поинтересовался Лайк. - Инквизиция до поры до времени отмалчивалась, но позавчера пришла официальная резолюция из Праги. В общем, мне вменено в обязанность разобраться с новыми питерцами и положить конец их беспределу. - А почему тебе-то? - недоумевал Лайк. - Почему, например, не Гесеру? - Потому что Черные используют Силу по-нашему. В сущности - они Темные. Только дикие. И поэтому глупые и безжалостные. Если формулировать коротко, я хочу чтобы ты и твои ребята приехали в Питер и навели там порядок. Мне плевать, что Черные делают с жителями Питера, но и давать Светлым повод для свободы действий все же неохота. Да и Бюро Инквизиции без последствий не отошьешь, ты ведь в курсе. - Это уж точно, - кивнул Лайк. - Я только одного не понимаю - ты хочешь, чтобы я разобрался с этим самостоятельно, без твоей поддержки? - Да. - Но почему, тысяча чертей? Артур глубоко-глубоко вздохнул, провел ладонью по лицу, и проникновенно сказал: - Лайк! Ты представляешь какая поднимется вонь, если порядок в Питере приедут наводить москвичи? Глава киевского Дневного Дозора сначала смешно хрюкнул, потом запрокинул голову и гулко захохотал. Хохотал он долго. - Хорошо, Артур, - сказал Лайк, отсмеявшись. - Я все сделаю, как ты скажешь. Когда нам вылетать? - Я бы сказал "сегодня", если бы... Если бы мне не хотелось покуролесить ночку в Киеве. А без тебя я этого делать не люблю... с некоторых пор. Оба усмехнулись, вспоминая прошлый визит Артура в Киев. Ох и покуролесили тогда! - Так что... давай еще по одной и поехали за ведьмочками. Небось, новеньких туча, а? - спросил Артур и подмигнул. - Ну, туча, не туча, а найдутся! - Ну, конечно, конечно! Чтоб у тебя и не нашлось? Когда такое было? - Никогда не было, Артур! Прозит! - Прозит! А лучше - за ведьмочек! Чтоб не переводились! - Не возражаю! За ведьмочек! Они чокнулись, выпили и пешком направились к терпеливо ожидающему наверху Андреевского спуска лимузину. Мимо памятника Григорию Сковороде, мимо Самсона и Гостинного Двора, мимо Булгаковского дома и замка Ричарда. Спустя полчаса лимузин притормозил у "Виктории". * * * Мобильник пиликал долго, назойливо и противно. Лайк успел, не просыпаясь, проклясть его раз пять, не меньше, но проклятия на неживую материю действовали из рук вон плохо. Проснувшись, Лайк проклял мобильник еще раз, но тот все не унимался. Поэтому пришлось тянуться к трубке и тыкать дрожащим пальцем в соответствующую кнопку. - Алло! - малоприветливо пробурчал Лайк в трубку. - Здравствуй, Лайк. Не узнать голос звонившего - леденяще-спокойный, чудовищно невозмутимый и отстраненно-флегматичный - было решительно невозможно. - Привет, Арик. Ты где? - У твоей двери. - Сейчас открою. Лайк, не утруждая себя одеванием, пробрался по тропе ко входной двери, открыл. На пороге стоял столь же худощавый человек, как и сам Лайк, только чуть повыше. На лице гостя лежала печать вечной бесстрастности. - У тебя звонок не работает, - сообщил визитер. Лайк только рукой махнул, бредя назад, в комнату. Арик, не разуваясь, прошел за ним и уселся на вертящийся табурет, место которого ранее было у пианино, но пианино Лайк лет тридцать назад успешно раздолбал излишне эмоциональным музицированием. С тех пор вертящийся табурет принялся втихую путешествовать по квартире, все время оказываясь там, где был кому-нибудь нужен: то на кухне, у древнего апоплексического холодильника, то в маленькой комнате, перед чуть менее древним компьютером малоизвестного бранднейма "Silus". Лайк облачился в любимый халат, по-прежнему дрожащими руками закурил сигарету и с ненавистью поглядел в сторону кухни. Гость сочувственно созерцал хозяина. - Что? - спросил он вскоре. - Ко-офе! Помира-аю! - жалобно проныл Лайк. Гость еле заметно улыбнулся. Потом совершил экономный пасс левой рукой и на овальном столике рядом с Лайком возникла маленькая чашечка, над которой тотчас взвился ароматный парок. У Лайка даже руки дрожать перестали. - Арик, - сообщил он проникновенно. - Ты - волшебник! Гость лишенным каких бы то ни было эмоций голосом поправил: - Маг. - Да какая разница? Арик опять еле заметно усмехнулся: - Ну... в твоем состоянии - никакой. Раз ты сам себе чашку кофе сотворить не можешь... - Так руки ж дрожат! - Пить надо меньше. - Да? Меньше? А как же гости? Как я по-твоему гостей буду привечать? На сухую? Да не простых гостей, высоких! - Сильно высоких? - Артура из Москвы. - Который Аверченко? - Нет, который Завулон. При упоминании имени шефа Дневного Дозора Москвы Арик инстинктивно подобрался, словно сидя попытался выполнить команду "Смирно!". - Погоди... Это ведь был деловой визит, я правильно распознал? - Правильно. И приехал ты правильно, в смысле вовремя. Гастроль нам предстоит. Выездная. - Куда? - В Питер. Теперь губы Арика искривились в улыбке уже почти по-настоящему. - Все потому что в Питер в гастрольный вояж с Одессы-мамы маги приезжают... - пробормотал он. - Н-да. - Н-да, - подтвердил Лайк. - А кто еще? - Я, ты, Симонов, Швед, Ефим, Рублев... Может, Ираклия уломаем. - Что, так серьезно? - серьезно уточнил Арик. Дело в том, что Лайк перечислил имена практически всех сильнейших Темных Иных на Украине. Из тех, что служили в Дозорах. - Посмотрим. Возможно, что и нет. Но съездить придется. - Симонову и Шведу ты уже звонил? - Нет еще. Когда? Видишь же, гуляли... - А Завулон где? - В "Премьер Паласе". Отсыпается. Аристарх Турлянский, глава причерноморского Дневного Дозора, на какое-то время задумался. Оное время Лайк употребил на выкуривание сигареты и впивание кофе, после чего сравнительно ожил. - Позвони Симонову и Шведу, а? - попросил Лайк. - Я пока умоюсь. - Позвоню, - кивнул Арик и вынул мобильник. Когда Лайк вернулся (действительно слегка воспрявший к жизни), Турлянский с отсутствующим видом глядел в пыльное зеркало. - Дозвонился? - на удивление бодрым голосом поинтересовался Лайк. Похоже, он не просто умылся-побрился, а еще и привел себя в физиологический порядок посредством несложной, но искусной магии. - Симонов выезжает. А Швед сейчас между Очаковом и Кинбурном. В гонке. - О как, - Лайк сбросил халат и принялся одеваться. Он явно вознамерился податься в "Викторию" - настоящий кофе все-таки вкуснее сотворенного магически. Да и пива там можно испить: творить алкоголь Иные считали дурным тоном. - Придется снимать Шведа прямо с яхты. - Дело такое срочное? - Как по мне, - честно признался Лайк, - так не очень. Но Завулон проволочек не любит. А шутить с Завулоном... сам знаешь каково. - С Завулоном лучше не шутить, - глубокомысленно согласился Арик. - А его что, Артуром зовут? - Иногда. Пошли в "Викторию". Турлянский молча поднялся. По дороге Лайк купил сигарет и свежий номер "Футбола", в который тут же и уткнулся. Турлянский, проштудировавший этот же номер еще накануне, до поступления в продажу, иронически косился на него. Даже в толчее подземного перехода никто не норовил Лайка или Арика задеть плечом или оттереть с дороги - наоборот, все инстинктивно расступались. Не людям стоять у Иных на пути. http://www.aldebaran.ru/rufan/vasil/vasil4/
Рада Седых: Один хороший человек поделился рассказиком. Прочла с удовольствием! В контексте с нашей "Жизелью" и вообще оперно-балетной темой всем рекомендую. Он махонький, так что брошу тут. Неделя просвещения. М.А.Булгаков Заходит к нам в роту вечером наш военком и говорит мне: - Сидоров! А я ему: - Я! Посмотрел он на меня пронзительно и спрашивает: - Ты, - говорит, - что? - Я, - говорю, - ничего... - Ты, - говорит, - неграмотный? Я ему, конечно: - Так точно, товарищ военком, неграмотный. Тут он на меня посмотрел еще раз и говорит: - Ну, коли ты неграмотный, так я тебя сегодня вечером отправлю на "Травиату"! - Помилуйте, - говорю, - за что же? Что я неграмотный - так мы этому не причинны. Не учили нас при старом режиме... А он отвечает: - Дурак! Чего испугался? Это тебе не в наказание, а пользы. Там тебя просвещать будут, спектакль посмотришь, вот тебе и удовольствие. А мы как раз с Пантелеевым из нашей роты нацелились в этот вечер в цирк пойти. Я и говорю: - А нельзя ли мне, товарищ военком, в цирк увольниться вместо театра? А он прищурил глаз и спрашивает: - В цирк?.. Это зачем же такое? - Да, - говорю, - уж больно занятно... Ученого слона водить будут, и опять же рыжие, французская борьба. Помахал он пальцем. - Я тебе, - говорит, - покажу слона! Несознательный элемент! Рыжие... рыжие! Сам ты рыжая деревенщина! Слоны-то ученые, а вот вы, горе мое, неученые! Какая тебе польза от цирка? А? А в театре тебя просвещать будут... Мило, хорошо... Ну, одним словом, некогда мне с тобой долго разговаривать... Получай билет, и марш! Делать нечего - взял я билетик. Пантелеев, он тоже неграмотный, получил билет, и отправились мы. Купили три стакана семечек и приходим в "Первый советский театр". Видим, у загородки, где впускают народ, - столпотворение вавилонское. Валом лезут в театр. И среди наших неграмотных есть и грамотные, и все больше барышни. Одна было и сунулась к контролеру, показывает билет, а тот ее и спрашивает: - Позвольте, - говорит, - товарищ мадам, вы грамотная? А та сдуру обиделась - Странный вопрос! Конечно, грамотная. Я в гимназии училась! - А, - говорит контролер, - в гимназии. Очень приятно. В таком случае позвольте вам пожелать до свидания! И забрал у нее билет. - На каком основании, - кричит барышня, - как же так? - А так, - говорит, - очень просто, потому пускаем только неграмотных. - Но я тоже хочу послушать оперу или концерт. - Ну, если вы, - говорит, - хотите, так пожалуйте в Кавсоюз. Туда всех ваших грамотных собрали - доктора там, фершала, профессора. Сидят и чай с патокою пьют, потому им сахару не дают, а товарищ Куликовский им романсы поет. Так и ушла барышня. Ну, а нас с Пантелеевым пропустили беспрепятственно и прямо провели в партер и посадили во второй ряд. Сидим. Представление еще не начиналось, и потому от скуки по стаканчику семечек сжевали. Посидели мы так часика полтора, наконец стемнело в театре. Смотрю, лезет на главное место огороженное какой-то. В шапочке котиковой и в пальто. Усы, бородка с проседью и из себя строгий такой. Влез, сел и первым делом на себя пенсне одел. Я и спрашиваю Пантелеева (он хоть и неграмотный, но все знает): - Это кто же такой будет? А он отвечает: - Это дери, - говорит, - жер. Он тут у них самый главный. Серьезный господин! - Что ж, - спрашиваю, - почему ж это его напоказ сажают за загородку? - А потому, - отвечает, - что он тут у них самый грамотный в опере. Вот его для примеру нам, значит, и выставляют. - Так почему ж его задом к нам посадили? - А, - говорит, - так ему удобнее оркестром хороводить!.. А дирижер этот самый развернул перед собой какую-то книгу, посмотрел в нее и махнул белым прутиком, и сейчас же под полом заиграли на скрипках. Жалобно, тоненько, ну прям плакать хочется. Ну, а дирижер этот действительно в грамоте оказался не последний человек, потому два дела сразу делает - и книжку читает, и прутом размахивает. А оркестр нажаривает. Дальше - больше! За скрипками на дудках, а за дудками на барабане. Гром пошел по всему театру. А потом как рявкнет с правой стороны... Я глянул в оркестр и кричу: - Пантелеев, а ведь это, побей меня бог, Ломбард, который у нас на пайке в полку! А он тоже заглянул и говорит: - Он самый и есть! Окромя его, некому так здорово врезать на тромбоне! Ну, я обрадовался и кричу: - Браво, бис, Ломбард! Но только, откуда ни возьмись, милиционер, и сейчас ко мне: - Прошу вас, товарищ, тишины не нарушать! Ну, замолчали мы. А тем временем занавеска раздвинулась, и видим мы на сцене - дым коромыслом! Которые в пиджаках кавалеры, а которые дамы в платьях танцуют, поют. Ну, конечно, и выпивка тут же, и в девятку то же самое. Одним словом, старый режим! Ну, тут, значит, среди прочих Альфред. Тоже пьет, закусывает. И оказывается, братец ты мой, влюблен он в эту самую Травиату. Но только на словах этого не объясняет, а все пением, все пением. Ну, и она ему тоже в ответ. И выходит так, что не миновать ему жениться на ней, но только есть, оказывается, у этого самого Альфреда папаша, по фамилии Любченко. И вдруг, откуда ни возьмись, во втором действии он и шасть на сцену. Роста небольшого, но представительный такой, волосы седые, и голос крепкий, густой - беривтон. И сейчас же и запел Альфреду: - Ты что ж, такой-сякой, забыл край милый свой? Ну, пел, пел ему и расстроил всю эту Альфредову махинацию, к черту. Напился с горя Альфред пьяный в третьем действии, и устрой он, братцы вы мои, скандал здоровеннейший - этой Травиате своей. Обругал ее на чем свет стоит, при всех. Поет: - Ты, - говорит, - и такая и этакая, и вообще, - говорит, - не желаю больше с тобой дела иметь. Ну, та, конечно, в слезы, шум, скандал! И заболей она с горя в четвертом действии чахоткой. Послали, конечно, за доктором. Приходит доктор. Ну, вижу я, хоть он и в сюртуке, а по всем признакам наш брат - пролетарий. Волосы длинные, и голос здоровый, как из бочки. Подошел к Травиате и запел: - Будьте, - говорит, - покойны, болезнь ваша опасная, и непременно вы помрете! И даже рецепта никакого не прописал, а прямо попрощался и вышел. Ну, видит Травиата, делать нечего - надо помирать. Ну, тут пришли и Альфред и Любченко, просят ее не помирать. Любченко уж согласие свое на свадьбу дает. Но ничего не выходит! - Извините, - говорит Травиата, - не могу, должна помереть. И действительно, попели они еще втроем, и померла Травиата. А дирижер книгу закрыл, пенсне снял и ушел. И все разошлись. Только и всего. Ну, думаю, слава богу, просветились, и будет с нас! Скучная история! И говорю Пантелееву: - Ну, Пантелеев, айда завтра в цирк! Лег спать, и все мне снится, что Травиата поет и Ломбард на своем тромбоне крякает. Ну-с, прихожу я на другой день к военкому и говорю: - Позвольте мне, товарищ военком, сегодня вечером цирк увольниться... А он как рыкнет: - Все еще, - говорит, - у тебя слоны на уме! Никаких цирков! Нет, брат, пойдешь сегодня в Совпроф на Концерт. Там вам, - говорит, - товарищ Блох со своим оркестром Вторую рапсодию играть будет! Так я и сел, думаю: "Вот тебе и слоны!" - Это что ж, - спрашиваю, - опять Ломбард на тромбоне нажаривать будет? - Обязательно, - говорит. Оказия, прости господи, куда я, туда и он со своим тромбоном! Взглянул я и спрашиваю: - Ну, а завтра можно? - И завтра, - говорит, - нельзя. Завтра я вас всех в драму пошлю. - Ну, а послезавтра? - А послезавтра опять в оперу! И вообще, говорит, довольно вам по циркам шляться. Настала неделя просвещения. Осатанел я от его слов! Думаю: этак пропадешь совсем. И спрашиваю: - Это что ж, всю нашу роту гонять так будут? - Зачем, - говорит, - всех! Грамотных не будут. Грамотный и без Второй рапсодии хорош! Это только вас, чертей неграмотных. А грамотный пусть идет на все четыре стороны Ушел я от него и задумался. Вижу, дело табак! Раз ты неграмотный, выходит, должен ты лишиться всякого удовольствия... Думал, думал и придумал. Пошел к военкому и говорю: - Позвольте заявить! - Заявляй! - Дозвольте мне, - говорю, - в школу грамоты. Улыбнулся тут военком и говорит: - Молодец! - и записал меня в школу. Ну, походил я в нее, и что вы думаете, выучили-таки! И теперь мне черт не брат, потому я грамотный!
Андрей Платоныч: товарищ мадам, вы грамотная? А вообще грустнпая история - не понимали сто лет назад, что образование есть ключ к процветанию страны, считали просто привилегией((( Отсюда и многие беды
Рада Седых: Мне прямо ОООЧень понравилось! )))))))))))))))
Андрей Платоныч: Булгаков не может не нравится. Он так тонко умел подмечать и высмеивать недостатки и парадоксы общества..
Рада Седых: Или, как говорил один хороший человек, "он так аккуратно умел говорить правду... "
Андрей Платоныч: он так аккуратно умел говорить правду.. прямо в точку)))
Лизавета Долгорукая: В последнее время очень подсела на книги, ибо скопился обширный список литературы, который следует прочесть, более 70 наименований, и с каждым месяцем он растет. Там и современная проза, и классика. В последнее время очень люблю покупать книги, даже денег не жалко, как раньше было. Так приятно, когда новенькие читаешь. Из библиотеки беру. А с тех пор, как обнаружила на своем телефоне функцию электронной книги, скорость моего чтения значительно возросла. Итак, книги, которые я прочитала: Иван Шмелев "Лето Господне" - Очень светлый рассказ. Православные праздники глазами маленького мальчика Вани. Я думаю, даже тем, кто не особенно верит в Бога, и соблюдает все ритуалы, стоит прочесть эту книгу. Бредбери "Вино из одуванчиков" - Давно собиралась прочесть, мне понравилась эта повесть, столько интерсных и увлекательных открытий для себя обнаружила, например, когда живешь рядом с человеком, практически не замечаешь, как он стареет, но стоит разлучится на годы, и то, что старики наши - настоящие машины времени! Слушаю аудиокниги, хотя их не очень люблю, больше нравится самой читать. Эдуард Кочергин - "Крещенные крестами" История маленького пацаненка, который решил бежать после войны из Сибири в родной Петербург, чтобы встретиться со своей мамой. Столько раз, пока читала книгу, и радовалась за мальчика, и грустила. Галина Щербакова, "Вам и не снилось" - думаю, уже классика. Грустная история любви. Галина Щербакова, вообще, такой автор, которого не сразу раскусишь, расспробуешь. Недавно еще три рассказа прочитала: "Путь на Бодайбо", "Смерть под звуки танго" Через чур у нее уж жизненные рассказы, а хочется верить в сказку. Но вот рассказ "Эдда кота Мурзавецкого" мне очень понравилась, и, пожалуй, стала одной из любимых. Про кота, который путешевствует в тонкие миры, невидимые человеку, и общается с умершими питомцами своих хозяев, и другими умными котами. Карлос Руис Сафон, "Игра ангела" - для любителей фентези, рекомнедую! История давида Мартина, пишущего истории про всяких вампиресс. Однажды он получает странный заказ от одного очень странного издателя. Тут то все и начинается. Слог очень захватывающий, оторваться невозможно! Купила еще одну его книгу, "Владыка тумана" -эта первая книга Сафона, и она, конечно, разительн ототличается от "Игры ангела", простая, но интереснаяи очень грустная повесть. Прочитала 2 книги Сесилии Ахерн сентементальные романы "P.S. Я люблю тебя" - История Холли и Джерри. Он умер от опухоли мозга, но перед смертью составил список, который помог его жене вернуться к нормальной жизни, и найти любимую работу. Есть фильм на эту книгу, но он меня не так сильно впечатлил, как книга. "Волшебный дневник". - Жила была девочка Тамара Гудвин, вела роскошную жизнь, и ее родители ни в чем ей не отказывали, но все закончилось, когда она нашла совего отца, покончившего жизнь самоубийством. Оказалось, они были разорены. Тамаре и ее маме пришлось переехать в глушь к единственным родственникам. Однажды приезжает передвижная библиотека, где Тамара находит волшебный дневник. Как в последствии оказалось, он был всего лишь ключом к еще большей загадки тайны ее рождения... Кендзиро Хайтини, "Взгляд Кролика" - эта книга очень понравилась, и, пожалуй, стала одной из любимых. Молодая учительница приходит в школу, как на нее сразу же обрушиваются трудности, но она не отчаивается, и находит выход из ситуации. Кормак Маккарти - "Дорога". А вот эту книгу настоятельно рекомендую прочесть всем. Мир после катасрофы, земля выжжена до тла, остались лишь немногие люди которые разделились на хороших и плохих, плохие не брезгуют каннибализмом. Отец и сын идут по дороге, и питаются, чем бог пошлет. Например, гнилыми яблоками. И сын - единственное, что естьу отца. ради него он живет. Потрясающая книжка, в конце я рыдала в три ручья. Продолжение следует...
полная версия страницы